Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева] - Анна Сергеевна Аксёнова

Но вот раздавался гудок паровоза, поспешно гасились костры, и снова в путь.

Я очень боялась, что Кира может снова сломать себе ногу, и то и дело кричала ей: «Осторожней, осторожней». Кира не слушалась, демонстрировала мне, что она ничего не боится. То ли ноги у нее окрепли, то ли она привыкла быть ломаной. Во всяком случае, она боялась за себя меньше, чем я за нее.

И вот однажды на какой-то станции, забитой эшелонами, к нашей проводнице подошла женщина в военной форме и стала с ней разговаривать, что-то спрашивать. Мы стояли с Кирой у спущенного окна и болтали. В какой-то момент мы замолчали, и стал слышен голос женщины. Кира обернулась, чуть не вывалилась вся в окно и пронзительно закричала:

— Мама, мамочка!

Она промчалась по коридору вагона, спрыгнула со ступеней и оказалась в объятиях матери. Минут десять подарил им случай. Я только помню, что, когда поезд тронулся и Кира уже кусала губы, ее мама крикнула ей: «Как только папа напишет, сразу же сообщите мне его адрес, а ему — мой. Сразу же!» И еще помню, что она не велела им ехать туда, куда они ехали.

Это был нечаянный, скорее всего по недосмотру, подарок госпожи Войны.

Пришлось видеть и совсем другое.

На какой-то станции я, выйдя из тесного вокзала, чтоб подышать воздухом, увидела пожилую, как мне тогда казалось, крестьянку — лет тридцати. Тут же на перевернутом ящике сидела девочка лет трех-четырех, явно не ее — городская, ухоженная, хотя и в запачканном платьице, с нечесаными, спутанными волосиками. В руках девочка держала эмалированную кружку, расписанную веселыми цветочками. Губки и глаза у нее были распухшие и на лице грязные потеки.

— Вот так вот и сидит вторые сутки, — жалостливо сказала крестьянка маме, которая вышла вслед за мной. — Ни к кому не идет, криком кричит. Где-то ее мать потерялась али бабка. Может, случилось что, может, убило.

Девочка никак не реагировала на эти слова. Не понимала или просто не слышала ничего, сосредоточенная на своем.

— Жалко, пропадет дитя, в приют возьмут. А разве ж там уход?

Мама стала гладить девочку по спутанным белокурым волосикам.

— Как тебя звать?

Девочка молчала.

— Может, ты свою фамилию нам скажешь? Тогда будем искать твою маму.

Девочка ничего и на это не ответила, смотрела в пространство куда-то мимо нас.

— Вот так вот и сидит, не ест, не пьет, на двор не просится.

Крестьянка присела на корточки, прижалась к девочке лицом и заплакала. Слезы ее капали на волосики девочки, скатывались на щечки.

Никогда не забыть мне, как на моих глазах закаменевшая в своем горе безымянная девочка вдруг стала оживать. Такие, что ли, горючие были эти слезы? В глазах ее появилось сначала что-то вроде удивления, потом понимание, свет какой-то. Она всмотрелась в женщину и грязной своей ручонкой стала отирать ей слезы.

— Дочушка ты моя малая, кровинушка моя, — торопливо зацеловала ей ручки женщина, — идем ко мне, дитятко мое, я тебя умою, я тебя напою-накормлю, спать тебя уложу.

Причитая так, она подняла девочку на руки, и девочка тут же уронила головку ей на плечо и закрыла глаза. Уснула вмиг.

Мы подошли к дежурной по станции в красной фуражке.

— Вы знаете эту женщину? — спросила мама.

— Хорошая женщина. Жена нашего стрелочника. У нее своих трое — не обидит.

Случилось, что и мы чуть не потеряли нашего Колю, моего брата.

Поезд остановился где-то между лесом с одной стороны и полем с другой. Люди повыскакивали из вагонов. Кто-то стал собирать сучья для костра, кто-то разложил для просушки недосушенное с прежней стоянки белье, кто-то просто дышал, разминался. Каждый занят был своим делом.

Быстро отыскали ручей тут же, за кустами. Пробежала к ручью мама — вымыть рис, который она предусмотрительно везла еще из Боромли.

Я с подружкой (почти на каждом отрезке пути находилась мне подружка) прогуливалась вдоль состава и болтала, наслаждаясь теплым чистым воздухом, легким ветерком, нежаркими лучами августовского солнца. Это совсем не то, что темный вокзал или душный поезд. Хорошо.

Загудел паровоз: машинист предупреждал об отправке. Быстро загасили костры. Подбежала с котелком мама.

— Садись скорей. Где Коля?

— В вагоне, — бездумно ответила я.

Наверное, случай с потерявшейся девочкой был позже, иначе бы я серьезнее была настроена. Да и мама так легко не поверила бы мне.

Поезд тронулся.

Пока мы в длинном хвосте пассажиров прошли в свое купе, пока заглядывали в другие, в надежде, что он где-то здесь, пока мама металась по другим вагонам, поезд умчался совсем далеко.

На первой же остановке мы высадились, хотя на этот раз — редкая удача — у нас был купированный вагон и шел он в нужном направлении.

Сразу похудевшая и подурневшая мама приткнула меня на вокзале в угол на чемодан, поставила рядом остальные вещи и приказала никуда не двигаться, никуда не уходить, хоть несколько суток. На колени она поставила мне котелок с недоваренной кашей, как-то истово глянула на меня, что-то сказала женщинам, сидевшим поблизости, и ушла.

Женщины наперебой стали расспрашивать меня, сколько лет братишке, да как это получилось, да откуда мы и куда. Потом они отпустили меня походить по перрону, обещая присмотреть за вещами.

Чувствуя себя виноватой, я все-таки в основном сидела в своем углу, чтоб мама, когда вернется, сразу увидела меня, не успела бы испугаться.

Как потом выяснилось, братишка, пока мама готовила пищу, а я болтала с подружкой у вагона, нашел себе достойное мужчины занятие: в ручье местная ребятня ловила раков, и братишка, как хороший хозяин, добытчик, решил обеспечить свою семью пропитанием — стал тоже ловить раков. Конечно же он не обратил внимания на гудок и опомнился только тогда, когда поезд ушел. Предприимчивый брат мой решил догонять нас на следующем, и сколько бы он догонял нас — неизвестно, скорее, всю военную пору. А может, и до сих пор, потому что сколько же людей так и не нашли своих близких.

По счастью, ни один поезд больше не остановился здесь, среди поля, и он по совету мальчишек отправился на предыдущую станцию, так как она была ближе, кроме того узловая, то есть практически оттуда он мог уехать в любую сторону. Но, еще раз по счастью, ни на какой поезд он не успел сесть: наметанный глаз дежурного по станции заприметил мальчишку, и его отвели в эвакопункт. И то ли там решили подождать — не объявится ли мать мальчика, то ли просто еще не собралось